Рецензии. Раз, два, три... замри!
Фильм очень удивил с первых минут. Наблюдая за картиной дальшей, за происходящими и сменяющими друг друга сюжетными метаморфозами, одновременно пытаешься осознать, что это за жанр и что же ожидать дальше. Потеряв какую-либо надежду в этом разобраться, окончательно расслабляешься и просто наблюдаешь. Фильм напоминает фантазии главной героини Викторины о своей жизни. Параллельно самой жизни. Что если я буду такой распутной и отдамся старшеклассникам, что если скину сумасшедшую мамашу в поезд с мусором и т.д. Вся драма в фильме выглядит очень комично и обращена в фарс, так что скорее наблюдается и переваривается как комедия. Местами правда не очень смешная. Но комедия. Главная в фильме, конечно же, Викторина (которую кстати потрясающе сыграла Анек Гринбер, превращаясь из маленькой папиной дочки в сексуальную или серьёзную девушку), с её желанием любить и быть любимой. В любой ситуации она остаётся девушкой, которой нужно тепло и ласка. Это вообще моё первое знакомство с Бертраном Блие. Я очень поражён. 10 из 10
Смотрела фильм в киноцентре. Там его представили как абсурдистскую комедию, с чем после просмотра я была крайне не согласна!!! Кроме нескольких моментов, фильм показался мне глубочайшей трагедией!!! И абсурда там мало ибо это наша жизнь, борьба и выживание! Рекомендую посмотреть неравнодушным к несправедливости и обратной стороне жизни!
В «Раз, два, три» своей кульминации достигает метод свободных монтажных ассоциаций, рифмующих реальные события с фантазиями персонажей. В фильмах раннего Блие приемы театра абсурда не отменяли логики реалистического нарратива – последовательного развития истории, закрепленных характеристик персонажей и т.д. Но уже в «Слишком красивой» более-менее правдоподобный рассказ о супружеской измене перерастает в парад фантомов и фантазий (целостность повествования разрушается намеренно – например, в одной и той же сцене Кароль оказывается в разных платьях, как внутри представления о том, как это было или быть могло). В «Нашей истории» (1984) к этому приему добавляется еще и эстафетная передача сюжета от одного персонажа к другому, в которой фабула теряется. Поток перебивающих друг друга историй, одинаково пристрастных и недостоверных, лишает зрителя комфортной позиции наблюдателя-потребителя. Информационные каналы множатся, конкурируют друг с другом, создают эффект полифонического восприятия – столь напрягающий «нормального» зрителя, воспитанного на сплошных и понятных сюжетах. Образ героини «Раз, два, три» Викторины (Анук Гринбер) распадается на два, три разных образа: подростка, девушки, замужней женщины. Та же метаморфоза происходит с другими персонажами – «матерью», «отцом», «парнем», «мужем»… Мизансцены становятся экраном коллективной фантазии. Кинематограф мозга увлекает нас в путешествие по лабиринтам сознания, где «за» и «против» любой фантазии детерминированы в итоге социально-идеологическими «pro» и «contra»: – Викторина, в чём дело? – Я говорю! Люди верят про всякую чушь. Всё им надо объяснять – Так не говорят: «верят про»... Люди не могут верить про что-то. Не говорят же: «Когда я был маленький, я верил про деда Мороза»! – А я говорю! Я не верила про деда Мороза, зато верила про многое другое, про что лучше бы не верила. В школе, например, я верила про то, что меня научат, как стать не такой, какой я сейчас становлюсь. Верила про то, что даже в пригородах девчонки необязательно должны стать жестокими. Вот про что я верила». Поднятая в «Отчиме» тема предопределенности личного выбора социальной матрицей, становится в «Раз, два, три» темой глубоко трагической. Всеми условиями жизни (неблагополучная семья, бездарная школа, социальный статус «лимиты» из пригорода и т.п.) судьба Викторины запрограммирована на полную неудачу. Издевательское имя Викторина (Победительница) особенно контрастирует со сценами этих судьбоносных уроков: пьянством отца, тупостью матери, первым изнасилованием, первой смертью близкого человека… Душевное здоровье защищает только компенсирующая эти травмы фантазия героини (рискованные сцены повседневного насилия сделаны с фирменным тонким тактом, без «чернухи» и глупой морализации). Оптимизм и женская сила ведет по жизненному маршруту дальше – всё ближе к разбитому корыту детских мечтаний, к серости и банальности взрослой жизни... Если в «Отчиме» Бертан Блие элегантно проходит по скользкой теме инцеста (как самого радикального контакта взрослого и ребенка), то в «Раз, два, три» с той же иронической мудростью и хладнокровием он касается еще проблемной темы: как и почему рушатся все наши жизненные планы? Как мы исхитряемся так талантливо спустить в унитаз всё лучшее в жизни, все по-настоящему ценное в ней? Впрочем, для Викторины из «Раз, два, три – замри!» не всё еще потеряно. Последние фразы героини, обращенные прямо к зрителю, звучат как вызов: «И плевать нам на всех этих унылых ублюдков! Плевать!» Человек абсурдный всегда может стать человеком бунтующим – полезный совет Бертрана Блие. 10 из 10
Наша реальность предсказуема и подчинена абсурдным законам социума, где ты, выражаясь словами одного из героев фильма, можешь «или доить мужиков, или сказать первому же мудаку «да», даже если у него будет подагра\лысина\нужное вставить». Однако Бертран Блие стремится отобразить не реальность как таковую, но её зеркальное отражение, где все её механизмы проявлены с пугающей откровенностью. В этом прослеживается авторский почерк режиссёра, заметный во всех его «знаковых» лентах, начиная с «Вальсирующих». В 'Раз, два, три, замри' присутствует и гротеск, и фарс, однако фарс этот вовсе не злой. Герои фильма раз за разом напоминают зрителю о том, что даже сквозь жёсткие законы социума можно отыскать лазейку. Можно убить воришку, пробравшегося в дом под покровом ночи – а можно накормить его обедом. Можно стать среднестатистическим нищим обывателем городских окраин – а можно попробовать обрести счастливую жизнь и любовь, «опровергнув статистику». Фильм имеет прекрасно выстроенный сюжет, но его фабула едва ощутима. Он воспринимается зрителем как отдельный художественный мир, физические законы которого можно постичь, если отключить логику и сосредоточиться на эмоциональном восприятии. На реализацию режиссёрской концепции в нём работает всё. Зритель одинаково верит тридцатилетней Анук Гринбер, когда она вживается в образы десятилетней девочки и матери семейства. Аутентичная музыка погружает в многоцветную и многоэтническую атмосферу городских окраин. Стилистика яркая, но яркость эта болезненная, тревожная. Единственная шероховатость – немного банальная операторская работа. В ней не чувствуется поэзии, пристального взгляда на персонажей, вовлечённости в историю Викторины (и самого Блие). Из-за этого в моём личном восприятии «конструкция» кинокартины показалась мне немного недоработанной с чисто эстетической точки зрения. Зеркальное отражение реальности преломляется сквозь призму искажённого, болезненного мироощущения Викторины. Удивительная психологичность фильма – в том, что он с пугающей точностью воспроизводит сферу чувств человека, чья психика была травмирована отсутствием родительской любви. Девочка не могла получать необходимую ребёнку заботу от пьяного отца, потерявшего дорогу к дому. Равно как и от матери, неспособной к выполнению своих родительских функций. Быть может, по схожим причинам дети городских окраин, согласно странному обычаю, периодически меняют свою мать на ту, у которой есть еда и «большие сиськи». (Удивительна ирония, с которой Блие доказывает условность границ между «непристойным» и «благочестивым» - ведь от «матери с большими сиськами» легко провести ассоциативный ряд к Мадонне с младенцем. И это не единственный пример подобной аналогии). Парадоксально: фильм полон ярких красок, смелых диалогов и стремительных действий, но в сюжете заметны сильная хронологическая путаница и отсутствие динамики. Время будто «замерло» в одном отрезке жизни главной героини. Это логически объяснимо, ведь призраки прошлого выключают Викторину из её внешней жизни, происходящей «здесь и теперь». На протяжении экранного времени то и дело происходит хрестоматийно-«бёрновское» расщепление Викторины на три субличности («взрослый», «родитель», «ребёнок»), которые пытаются взаимодействовать с утраченным родителем. Но желание обрести внутреннего родителя в кризисные периоды жизни совершенно детское в своей основе – и потому на любом отрезке жизни Викторина обречена оставаться ребёнком. В 10, 14 и 25 лет она восклицает: «Я не хочу взрослеть! Быть взрослой – это значит не иметь отца!» Раз за разом, пытаясь восстановить контакт с отцом или матерью, она будет натыкаться на стену непонимания – и оставаться в детском состоянии обиды, тревоги, одиночества. Даже ежеминутное «воскрешение» отца, матери и первого возлюбленного лишь усиливают его градус. Впрочем, «воскрешение» - не совсем правильное слово. Я склонна верить, что фильм иллюстрирует мир фантазий, живущих исключительно в воображении Викторины. Да, эти фантазии не просто пугающе схожи с реальностью – они её вытесняют. Однако ушедшие близкие, воскресающие в нашем воображении – лишь бледные тени из Аидова царства. Они способны лишь прокручивать киноплёнку воспоминаний в нашей голове, но уже никогда не смогут сказать важных слов, которые мы от них ждали. К сожалению, обрести утраченного родителя можно лишь в своём сердце, и через него простить родителя настоящего. 'Раз, два, три, замри' – иллюстрация поиска Ребёнком утраченного Родителя, причём Родителя в архетипическом его понимании. Через образ Викторины его ищет сам Блие. Кроме скорби по отцу Бернару Блие, ощущается едва уловимая, но слышимая нотка ностальгии по прошлым работам режиссёра. Что неудивительно, ведь тема экзистенциальной тоски по отцу и матери – один из лейтмотивов его творчества. Сцена «воскрешения» убитого мальчика негритянкой Гладис, приложившей его к груди, до боли напоминает похожий эпизод в «Вальсирующих»; разница между ними лишь в некоторых деталях и этической окраске. Любая женщина потенциально несёт в себе функцию материнского начала. Горькая ирония в том, что мать у каждого ребёнка может быть лишь одна. Попытка Викторины примерить эту роль на Гладис оказалась предсказуемо бесплодной. Отец, безуспешно заливающий алкоголем тоску по дочери, гротескно повторяет похожий образ из фильма «Отчим». В конце истории блудный отец обретает и домашний очаг, и место в сердце своего дитя. Однако Викторина понимает, что самое сильное проявление любви к человеку – умение его отпустить. Но что же обретёт Викторина взамен способности воссоздавать ушедших близких в своих фантазиях? Безрадостную, абсурдную реальность, воплощённую в её унылом обрюзгшем супруге. Каждый человек сам делает выбор между реальной жизнью и воспоминаниями, между мечтой и действительностью. Смелая Викторина выбрала правду.
«Раз, два, три – замри!» Единственная радость малышки Викторины – игра в живые фигурки со своими сверстниками. И то, как только сверстники приблизятся к ней, они начнут трогать ее груди и спрашивать, начала ли она носить бюстгальтер, или же еще нет. Это она знает точно – правила игры неизменны. Викторина живет в пригороде Парижа, в районе, раскрашенном всеми цветами расовой палитры: от черного (негры) до бронзового (арабы). А также турки, китайцы и марокканцы, слегка разбавленные опустившимися и регулярно не получающими зарплату европейцами – испанцами, итальянцами, теми же французами, но классом заметно пониже, чем жители Парижа и других городов Франции. «Все мы из пригорода Парижа, а из какого – уже неважно. Ты – из бедного, я – из богатого, но все равно это пригород Парижа»… Драки в их маленьком городке устраиваются регулярно, изнасилования считаются местным развлечением, на которое ходят поглазеть. Грабят так часто, что один из местных жителей перестал закрывать двери дома: «Все равно хоть какая-то связь с миром. А то гости у меня бывают редко»… И на этом фоне живет и процветает, если такой термин здесь можно применить, семья Викторины. Француженка-мать, предельно выжившая из ума, постоянно стремившаяся «Пойти посмотреть на изнасилование», и регулярно бьющая посуду. И отец - испанец, который, казалось, ничего в этой жизни не видел, не видит, и видеть не собирается, кроме местного бара и небогатого выбора алкогольных напитков в нем. Зато он – Мировой Папа. Он не помнит всех своих детей, но дети помнят его, и всегда сопровождают его по дороге домой. Турки, марокканцы, арабы. У них, у детей этого района, так принято: сегодня – здесь, завтра – там. Все они – одна большая коммуна, и кому какая разница, кто сегодня считается «мамочкой» ораве детей, по численности превышающей команду болельщиков «Манчестер Юнайтед». Главное, что у мамы - «большие сиськи». И что им дадут поесть. Тема Отца, пожалуй, является наиболее важной и значимой, и проходит тонкой, но ощутимой линией через весь фильм. И проходит не случайно: режиссер картины, Бертран Блие, потерявший в тот год своего знаменитого отца, актера Бернара Блие, словно бы пытается проститься с ним, и проститься достойно, высказав посредством малышки Викторины важные слова, которые Бернар, конечно же, знал, но которые никогда не будут лишними: «Я люблю тебя, и буду помнить всегда». Марчелло Мастроянни, получивший приз за лучшую мужскую роль второго плана, сыграл Мировое Отцовство со всей мощью, на какую был способен, и какую не смогли бы показать многие актеры. Отец Викторины – не горький алкоголик, устраивающий дома скандалы, бьющий посуду и детей. Как раз напротив. Детей он обожал, всех. Вокруг него всегда вилось такое количество мальчишек, и чужих, и своих, что иногда он в них путался. Впрочем, он часто путался – никак не мог запомнить номер своего дома и квартиры, и вечно вместо родного стола попадал за стол очередной негритянской семьи. Его это, впрочем, не смущало – он брал ложку и наяривал за двоих, потому что знал - опять, когда он возвращался домой, озорники поменяли номера домов и квартир… Странная, эксцентричная форма подачи таких вечных явлений, как доброта, искупление греха, стремление к высокому и любовь в ее и эротичном, и глобальном, вселенском, я бы даже сказал, проявлении. Происходя из квартала, который даже трудно назвать низшим обществом, который вообще «обществом» нельзя назвать – это просто конгломерат порока; на фоне насилия, нищеты и грабежей произрастает странная девочка. В ней, в этой девочке, видны проявления когнитивного диссонанса, если можно говорить о таком термине в данном конгломерате. И, тем не менее, это именно он. Патологическое (именно для этого общества) желание стать лучше. Желание гордиться своей матерью, за которую приходится краснеть. Желание гордиться своим отцом, за которого также приходится краснеть. Ранняя зрелость духа при полной незрелости тела. Она берет на себя ответственность за всех, кто ее окружает. Она пытается имитировать взрослую жизнь, как дети, которые играют в дочки-матери. Ей не нужна взрослая жизнь. Она лишь пытается соблюсти её атрибутику, но ту атрибутику, которую она, ребенок, видит – абсолютно внешнюю сторону. Это очень взрослый ребенок, инсайт (не путать с термином «инсайд») общества, в котором она выросла. Она мечется от одиночества, поэтому на всю жизнь запоминает Поля, своего первого мужчину, тоже не опустившегося до конца, и тоже имитировавшего взрослую жизнь и игру в любовь. Викторина пытается эпатировать общество, в котором она выросла, то самое общество, которое является одним большим единым эпатажем. Кажется, что и актеры, и режиссер путем метафорического искусства пытаются извиниться перед поколением своих родителей за непонимание. Образы памяти героини не живут отдельно, они просто вплетены в ее взрослую жизнь. Не случайно мать представлена полоумной, играющей в дочки-матери. Логично, что в какой-то момент дети становятся взрослее своих родителей. В этом заложен прогресс человечества. И в нормальных отношениях дети в итоге меняются местами, и уже они опекают родителей, а не родители – их. В фильме это передано с помощью метафор, разрывов во времени, флэшбеков и образов, очень ярко. И, несмотря на то, что Викторина всю жизнь стыдилась своей матери, во взрослой жизни она постоянно нуждается в ней. Образ матери приходит в самые неожиданные моменты, она пытается прогнать его, но образ все равно приходит. Живет в доме напротив, ломится в двери, врывается в дом, предлагает помощь по хозяйству. Такой вот назойливый образ. И герой Марчелло Мастроянни выведен, как отец, которого любят, и любят безумно, но не понимают. И только в конце, когда он уходит окончательно, когда дух его уже исчезает, только тогда наступает всепрощение и понимание Отца, как такового. «Раз, два, три – замри» - это не просто детская игра. И она, Викторина, замерла. Да, был прорыв, был инсайт. Она пыталась вырваться из того круга, в котором выросла. Ей даже почти это удалось с помощью замужества, но она стала для выходца из богатого пригорода любимой игрушкой. Женщиной-куклой, женщиной-дочерью. И замерла не только она, но и муж, который опустился до ее уровня, потому что в силу своей влюбленности не смог поднять ее за собой. Викторина так и осталась девчонкой, со своим прошлым, со своими образами, замершей в своем развитии. Раз. Два. Три… Замри!
Посмотрев этот фильм, я пытался понять - о чем он? О девушке-подростке, ищущей в жизни любви? О тяжкой жизни в предместьях? Об отношениях с родителями? Очень трудно сказать, о чем эта картина, она настолько глубока, что проникнуть в нее, посмотрев один раз, практически невозможно. Она похожа на сон, на чудный, странный сон. В этом сне все бессмертны, в нем одна и та же героиня может быть и девочкой-нимфеткой, и женщиной-вамп, и обычным подростком, и даже распутницей. Поражает, как со всеми этими образами справляется актриса Анук Гринберг. Она буквально перевоплощается на глазах безо всякого грима. Вот где настоящее актерское мастерство. Марчелло Мастроянни тоже очень порадовал, очень здорово ему удалась роль отца-пьяницы, доброго сумасшедшего старичка, который не помнит, как попасть в собственный дом и не замечает, что неделями живет с чужими детьми, но безумно любит свою дочку и готов пойти на всё ради неё. Примечательно так же, что этот фильм Бертран Блие посветил своему умершему отцу, актёру Бернару Блие. 10 из 10