Рецензии. Плащ Казановы
Пронзительный, тонкий, грустный, как зимняя Венеция, фильм о мечте. О мечте, которая предала грязным и страшным образом. И вопреки мерзости жизни осталась мечтой - прекрасной, тонкой, грустной, изящной, как никому не нужная в захолустье шляпка с вуалеткой. Фильму, снятому в перестроечные годы, многое мешает, он временами слишком запальчив, слишком плакатен, его персонажи порой чересчур шаржированы, - хотя, с другой стороны, нельзя не назвать безумно узнаваемой хотя бы красотку-блондинку: таких русских туристок и сегодня достаточно в той же Италии. Так же, как узнаваема и партийная тетя. Но дело не в них. Дело в глазах Чуриковой, которая может всё - в этом фильме ей удается быть красивой, загадочной, зачарованной странницей в городе, от которого ей достанется один дождливый серебряный день. Но этот день останется с Хлоей, прожившей не свою, тяжелую, чужую жизнь, навсегда. 8 из 10
Великолепный фильм! Очень грустное послевкусие... у меня навернулись слезы, особенно в момент, когда 'рабочая женщина-водолаз' затянула речь перед итальянцами с бокалом шампанского..Такое чувство патриотизма проснулось..! Этот фильм о любви, о мечтах, о жизни, о настоящей жизни..Ненаигранно, правдиво, тонко. И тема альфонсов хорошо освещена, что правда, то правда, русские женщины, даже самые изысканные (не колхозницы, не работяги ) мало, что видели тогда в России, и у каждой с детства была мечта о принце-итальянце (европейце), красивой наружности, эдакого жеребца породистого... Вот только жеребец оказался - ширпотребная подделка, жалкий жиголо, проститутка в мужском обличии, которая пытается повыгоднее себя продать и заработать на жизнь. Знаете, тот миф, что мужики в России - все козлы, а за границей - нет, совсем другое дело..Козлов везде хватает, и хороших тоже. Но не об этом. Удивительно, как в одном фильме поместилось так много мыслей для размышлений..Моментами мне было стыдно за русских, в которых я откровенно могла разглядеть своих дальних родственников, таких же неуклюжих, простецких как 3 копейки, но таких чистых и открытых, что в конце я даже загордилась ими. Италия - она всегда была Италией, красивая без русских, и все мы стремимся жить красиво, вот только стыдиться своих корней никогда не надо. Это наша страна, это наше прошлое! Кто-то выходит с вагона один, кого-то встречает семья, кого-то любовник... И как-то грустно, когда тебя никто не встречает или встречает не тот...
Пронзительный фильм, оставляющий горькое послевкусие. Хлоя, тургеневская барышня бальзаковского возраста вместе с группой советских туристов едет в Венецию. Она обожает этот город, его историю, прекрасно говорит на итальянском языке. Хлоя мечтает с головой окунуться в великолепную атмосферу, походить по старинным улочкам, прокатиться на гондоле по венецианским каналам. Но ей приходится выполнять скучные обязанности гида-переводчика и водить соотечественников по бесчисленным магазинам и рынкам. Надо ли говорить, что среди своих Хлоя выглядит белой вороной. Остальные женщины – водолаз с Волги, юная глупенькая моделька, парикмахер и партийная работница открыто посмеиваются над ней. Но Хлое совершенно безразлично мнение окружающих – она очутилась в собственной сказке в ожидании волшебных перемен в своей жизни. И, казалось бы, судьба неожиданно улыбнулась ей – в сказочной стране Хлоя встретила своего принца. Красивого, воспитанного, щедрого итальянца, так непохожего на советских мужчин. Я не знаю, задумка ли это режиссера, или такова интерпретация роли Инной Чуриковой, но при всей драматичности ситуации, Хлою почти не жалко. Больше того, испытываешь нечто, вроде злорадства – что, мол, накушалась барышня заграничной любви? Ведь создается впечатление, что Хлоя изначально ставила себя намного выше других людей, и, казалось бы, получила по заслугам. Но это весьма поверхностно. «Плащ Казановы» - драма немолодой одинокой женщины с трудной судьбой, у которой была Мечта. Мечта, что есть где-то волшебная страна с другой, счастливой жизнью, где живут честные, смелые люди. А теперь ее иллюзии разбились, и Хлоя осталась одна на заснеженном перроне. Но нашла в себе силы улыбнуться. Русская женщина. 8 из 10
' Ибо нет одиночества больше, чем память о чуде...' И. Бродский. Преддверие Рождества - самое благодатное время для исполнения заветных и сокровенных желаний. Вот и у немного странноватой одинокой женщины-исскуствоведа из российской глубинки с чудным античным именем Хлоя, похоже, настало время для исполнения мечты всей ее жизни - судьба делает неожиданный ' зигзаг удачи ', и Хлоя, в качестве переводчика какой -то там делегации фабрично-заводских работниц, попадает в Венецию - город своей мечты, мечты, которой, казалось, не суждено было исполнится никогда, и к воплощению который она подсознательно готовилась всю свою жизнь... И пока ее товарки бегают по магазинам и отжигают в отеле, шокируя постояльцев своей непосредственностью, Хлоя с благоговением узнает этот прекрасный город, знакомым ей доселе лишь по снам и иллюстрациям в книгах, и благодарит его и судьбу за возможность этой чудесной встречи... Она чувствует себя здесь совершенно комфортно, с легкостью заводя непринужденные беседы с местными жителями на их языке, прогуливаясь в одиночестве вечерами по старинным улочкам в изящных туфельках и шляпе с вуалеткой, с трепетом знакомясь Венецией -городом ее мечты - ' Мост. .. Ты такой красивый, что просто страшно по тебе идти...Господи Боже мой, за что ты мне дал такое счастье ? ' Само собой, что любая волшебная сказка подразумевает встречу с прекрасным принцем - вот и Хлоя встречает своего принца - красавца Лоренцо, и, отбросив все сомнения, принимает его предложение провести вместе одну волшебную ночь, не задумываясь о том, чем все это закончится. И неважно, что часы все же пробили полночь, и Лоренцо, в итоге, оказался совсем не принцем, а банальным жиголо. .. Поезд уносит Хлою домой, в заснеженную Россию, а в ее прекрасных глазах застыла загадка встречи с самым главным чудом, случившемся в ее жизни. И пусть все это когда - нибудь покажется лишь необыкновенным сном, но загадочная улыбка на венецианской маске, ( это единственное, что привезла Хлоя на память о Венеции ), еще раз нет - нет, да и напомнит ей о том, что чудеса сбываются, желания исполняются, только, вопреки известной философской мудрости, не надо бояться, что они могут исполниться.
Фильм начинает поражать с самой первой секунды его просмотра. Венеция- город любви. Магическая атмосфера всегда летает вокруг тебя когда оказываешься там! И действительно благодаря столь шикарному актерскому составу и режиссерской работе мы, зрители можем прочувствовать город, понять его суть. Русские персонажи можно даже сказать чуть-чуть шаржированные, но это ни в коем случае не портит фильм, а придает легкую иронию и не большую комичность. Екатерина Граббе в этом фильме сыграла весьма смешного и интересного персонажа- типичного русского туриста, который вырос на советской идеологии и не знает ни одного иностранного языка. Сначала даже не понимаешь была ли права Хлоя или все же нужно было лавировать между своими потребностями и потребностями других людей. На этот вопрос очень тяжело ответить мне даже сейчас. Это фильм можно описать следующими словами. Очарование и разочарование, которые не вытесняют одно другое, а идут рука об руку, столкновение идеализма и реальности, в котором не оказывается победителей, реальность формы и содержания, и все это - не кончается плохо! Конец истории оптимистичен, но не как американские слащавые счастливые концы, где хорошие парни убиваю всех плохих, а как незаконченная история, из участники которой, вынеся из нее каждый свой опыт и урок. 10 из 10
Фильм цепляет, западает в подкорку и возвращает к себе через годы - не сказать, что пленяет тонким психологизмом - а психологизмом многослойным, как пирог, где сознательное - это венецианские эмоции и переживания героев, бессознательное - уход главной героини в этих переживаниях от реальности, и сверхсознательное - расплата по счетам: удар чётким откатом вселенского маятника - до ужаса чётким и справедливым, кстати сказать, откатом - хотя на первый взгляд так не кажется. Основа фильма - плотно, осязаемо-сознательная часть - драма стареющей мадемуазель, грезящей о высоком, большом и чистом, нежном и культурном, но падающей, как водится в драмах, одухотворённым личиком в навоз очевидности, размазанный толстым слоем, оказывается, не только по России, а - вот открытие! - прущий из щелей древней архитектуры - и где! - в личном, мадемуазели, Чудо-ленде под названием Венеция. И здесь - о, ужас! - обитают грешные подлые люди, а не исключительно тонкие эстеты, природные искусствоведы и изысканные культурологи, ведь они проводят дни не в пошлых тошниловках, а регулярно вкушая крепкие напитки в нижних этажах архитектурных шедевров. Заодно подпаивая спиртным залётных болтливых дам, скромно пригубляющих капучино (ничего не напоминает?). Ну, как с этими культурологами, знающими даже этнический русский танец (то ли 'мамУшка', то ли 'Катюшка') не поделиться самым сокровенным? Не с соотечественницами же делиться - с этим тупым бабьём, ни бум-бум в возвышенном, ни бельмеса в прекрасном - ниии, они страшно далеки от культуры и меня, всей такой эмпирейской, они где-то у плинтуса, и я об них ножки вытру, потому как уже тошнит от их просьб и молений - помоги, мол, купить подарки мужьям и детям - такому же, как они, быдлу, априори. Да, а ещё я со своим обретённым принцем под ручку (эксклюзив, только для духовных натур) это узколобое стадо триумфально проигнорирую, и пусть изойдут на желчь. Для них ведь этот день в Венеции - тоже первый и, скорее всего, последний, и дааа, прокатила их озвездевшая переводчица по-полной: без знания языка - какие им культурные достопримечательности - в потопе, ловя редких прохожих и объясняясь жестикуляцией - с покупками и то едва разобрались. А ей этого дня хватит на всю жизнь! Хватит - не сомневайся. До смерти не забудешь. Просьба услышана. Отсюда более тонкий, не так сразу очевидный психологический слой: героиня вовсе не подлинно-интеллигентна, да что там, она архетипично, холопски глупа, несмотря на знание языков в ассортименте и начитанность: едва попав в среду, где она ощущает себя рыбой в воде, а от неё все зависят (благодаря знанию ею итальянского) она начинает дышать по отношению к соотечественницам брезгливым высокомерием, игнорирует слёзные просьбы - даже ухом на них не ведёт - и гнушается дать хотя бы совет там, где единственно только она может помочь. Плюнув на этих неприкаянных овец, с телевышки (гипотетически), она включает программу 'Я в городе своей мечты!' - не видя, по-сути, как и соотечественников, подлинного города, не замечая, что он без карнавала - своей излюбленной маски - похож на древний, кое-как подлатанный в туристических местах, но давно уже разлагающийся от сырости труп: грязные обшарпанные стены вдоль каналов, глухие окна и - чего не передать видеорядом - изрядная вонь. Хлоя в своей сказочной стране видит только то, что хочет видеть - город-сказку и в нём - романтичного аборигена, сражённого ею с первого взгляда - наповал. Кто бы мог подумать, что жовиальные принцы в белых штанах - а-ля влюблённые и щедрые ангелы небесные, ненавязчиво влекущие вас в гондолу (а не в какую-нибудь задрипанную тачку) - они, оказывается - о, кошмар! - далеко не ангелы, и далеко не щедрые, а... - ля. А ведь её 'долгожданный принц' говорил ей сразу достаточно прозрачно, что занимается ублажением женщин, а они благодарят его, ведь и дальше он повторял и повторял, чуть не через слово, что не понимает её речей и её экзальтированных порывов. Но Хлоя прочно вцепилась в свою дорожку из жёлтого венецианского кирпича и слышала только то, что хотела слышать, в основном - себя, свои изысканные поэтизированные пассажи, на которые 'принц' только растерянно моргал длинными ресницами. Третий, экзестенциальный слой проявляется уже по просмотре - как сверхсознательное, видимое лишь со стороны, вне ткани событий, как полностью сложившийся паззл: Хлоя пожелала и получила желаемое - ярчайшее воспоминание на всю жизнь - ставшее именно таким, а не прекрасным, как мечталось - по итогам её собственных шагов по взлелеянному в эмпиреях 'городу мечты' - глупых, высокомерных, самовлюблённых и самодостаточных маленьких паззликов, каждый из которых нёс лишь неясную частичку отвратительного, грубого, унизительного полотна, сложившегося для неё в итоге. Да, кстати, мне одной кажется, что Чурикова с годами (в период съёмок 'Плаща') расцвела - стала по-женски красивее и привлекательней, чем в юности? Талант при этом был и остался на высоте. 10 из 10
Фильм о шаржированной второсортности наших граждан на фоне затхлой Венеции, снятый в 1993 г., способен вызвать современный интерес к нему лишь именем И.Чуриковой. Сама история о поездке варваров в страну грез и блаженного достатка с точки зрения художественной убедительности и ценности бедная, неправдоподобная и бьющая мимо цели. Силы актрисы, потраченные на возвышенный образ, не окупаются в итоге, несмотря на то что эта Хлоя рождена в политической тюрьме и носит неземное имя. И чем больше удается актрисе изобразить воздушное одухотворенное создание, не похожее на грубых соотечественниц, тем большее недоумение и неприязнь и она и вся ее история вообще вызывают. Сидящая в кровати под сползающим с нее одеялом, вся убитая на взлете анализирующими ситуацию тремя итальянцами из сутенерско-обслуживающей индустрии, здесь она именно то, чем и является на самом деле – и когда вызывающе отказывается выполнять работу переводчицы и прямо-таки по-хамски оставляет группу в беспомощном состоянии, и когда сливается в нежной доверчивости с итальянскими простолюдинами, почему-то благородными в ее понятии, не чета своим, и когда на обедах, игнорируя последних в истории передовиков производства, подсаживается за столики к обеспеченной публике, расплачивающейся за проживание в люксовом отеле собственными, а не профсоюзными деньгами, и когда входит во вкус беззаботной чаровницы-посетительницы кофеен и баров, и когда, цитируя Goethe, нарочито не слышит три раза повторенного признания красавца о его промысле и, влюбленная, уплывает с ним в замызганной гондоле. Самые отрицательные персонажи оказываются и неотрицательными и благоразумными. Руководитель туристической группы – «невежественная женщина» - вызывает симпатию трезвой головой, подготовленностью и адекватностью поведения и угадываемыми подробностями характера, без следа невежественности. Самый большой крамольник и «низкий обманщик», Лоренцо - больше обманувшийся, чем обманувший, не таясь, старательно и успешно, в отличие от обманутой мечтательницы, выполняет свою работу. И как ни раздражен, а смягчается и проникается жалостью к невезучей соучастнице по приключению, такой же горемыке, как он (он и добропорядочности не чужд). Эта сцена исполнена актером психологически убедительно и запоминается. И выразителен финальный его выход на новый поиск очарованных платежеспособных путешественниц. А игра И.Чуриковой воспринимается как этюды по актерскому мастерству, изображаемые высокие материи в общем сюжете немотивированны, а потому фальшивы, и ее Хлоя не оставляет положительного впечатления.
Последние лучи заката величайшей из империй, формально еще не рухнувший, но проржавевший насквозь, щелями зияющий железный занавес, вакуум, хлещущий в эти щели на входе, потные массы, толпящиеся в тех же щелях на выходе, абсурдным анахронизмом затесавшаяся меж рвущихся вон профсоюзная делегация передовиков производства (уже включающая в качестве полноправного члена победительницу областного конкурса красоты, еще подлежащая чуткому руководству опытного и бдительного партийного работника), обалдевшая от оптовой сбычи высокодуховных мечт ('Адриатические волны, о, Брента, я увижу ль вас?') переводчица, вынувшая в карнавальном кураже интеллигентскую фигу из кармана, смачно плюнувшая в лицо идеологическому диктату (и попутно - наплевавшая на свои профессиональные обязанности) эпатажным своим отказом сопровождать соотечественниц в традиционно-заграничном пробеге по барахолкам и получившая в ответ вполне логичное обещание идеологического работника больше никогда, больше никуда... 'Да я этот день на всю мою жизнь запомню!' - надрывно ответствует диссидентствующая переводчица, интеллигентка недорезанная. И ведь запомнит... Нужно сказать, что столь раннее прозрение Александра Галина (особенно учитывая тот факт, что по-настоящему он никуда никогда не эмигрировал) по части отечественных очарований (с обязательными последующими разочарованиями) светлым образом Запада (интеллигентского Китеж-града, достижимого в интеллигентском же понимании только теми, кто 'духом молод, телом жаден и могуч' - то есть лишь особо просветленными избранными) не может не делать ему чести. В далеком девяносто третьем он не только сформулировал - он исчерпывающе художественно осмыслил то, над чем по сей день бьются лучшие наши умы (либеральные и патриотические равно) и что вербально самым адекватным (пока) образом выражено Борисом Парамоновым (ну да, тем самым, с 'Радио Свобода'): 'Интеллигентный русский человек выяснил, непосредственно ознакомившись с самим Западом, узнав его, так сказать, смиренную прозу, что демократия и рыночная экономика там, конечно, есть, но наличие таковых отнюдь не привело к расцвету высоколобой, «высокобровой» культуры. Культура-то - среднебровая. И когда русский человек встречается с настоящим, реальным Западом, он приходит к выводу, что Запада, собственно говоря - его, западнического Запада - не было и нет.' Галинской героине Хлое (лучшая, на мой взгляд, из всех ролей гениальной Чуриковой) выпадает жребий пройти через все пароксизмы западнических восторгов (культурных в первую очередь, конечно, но не только, не только) и свергнуться с горних вершин в грязь реальности - настолько вонючую, что сам запросишься обратно, к маме-Родине подмышку. Как известно, 'чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага'. Пока размокшей каменной баранкой в воде Венеция плыла, а кондовые наши тетки (бесполый и профессионально отвратный идеологический работник, простецкая Клава-водолаз размером с самосвал, мисс с развитием межушного нервного центра обратно пропорциональным длине ног и веселая красотка-парикмахерша) дискредитировали Родину безнадежно совковым своим поведением (у шведского стола, в гостиничном номере, среди деликатного галантерейного товара), рафинированная Хлоя как могла, отмежевывалась от родного позорища. Как там у Бродского: 'гондолу бьет о гнилые сваи, звук отрицает себя, слова и слух; а также державу ту, где руки тянутся хвойным лесом перед мелким, но хищным бесом и слюну леденит во рту'. Хлоя браталась с местным простым людом (разумеется, в сравнении с Клавой утонченностью своей кажущимся качественно иным биологическим видом), искала скамью, некогда поцелованную пятой точкой бессмертного Гольдони, сама целовала богомольно Венеции бессмертный прах. Пока не появился Он... Будем откровенны: при всей своей внешней инакости (да и инакости ли? - на фоне Клав, да, наверное, но в определенных кругах подобные дамочки всегда были - рупь ведро) Хлоя на удивление лишена истинно художественного восприятия (вольно и ненатужно демонстрируемого ее Жигoло, да и той же Клавой, если уж на то пошло), во все моменты выбора и принятия решений интуитивно ставя не на подлинник, а на суррогат, поделку, симулякр - и не только предпочитая эрзац любви искренним и неподдельным доброте и человечности, но и на чисто профессиональном уровне - поклоняясь мосту Риальто (едва ли не самому безобразному из венецианских памятников), простодушно превращая вопрос 'Кто ты?' в цитату из Гете, причем именно ту, которая стала одним из булгаковских эпиграфов, равнодушно скользя глазами по настоящему венецианскому костюму (простая белая баута, закрывающая лицо, черная треуголка, черный плащ, и давший фильму название) - одному из немногих реперов в этом призрачном, карнавальном городе, веками привыкшем носить маски ('все носят маски, начиная с дожа и заканчивая последней служанкой') и за маскарадной ветошью скрывать тлен, гниль, все пропитавшую и всю одухотворенность былого убившую коммерцию, неминуемую смерть. Смерть, символически закрепившуюся за Венецией в любой художественной ассоциативной цепочке, хоть по Манну, хоть по Висконти, хоть по Кортасару. Смерть, в фильме Галина тоже очень явственную, пусть по-русски и не вполне материального толка. Смерть той беспрецедентной чистоты, которой, при всей мелкой грешности своей, отмечены в фильме все русские женщины; смерть большой и красивой мечты - той самой Венеции, о которой, как о Китеже, можно лишь грезить, и лишь за непроницаемым занавесом, и лишь советски отдистиллированным сознанием.