Рецензии. Возьму твою боль
«Жизнь подобна пиру Дамокла: меч свыше грозит нам вечно» Вольтер Треск немецких мотоциклов разорвал ночную тишину в маленьком поселке. Металлические бляхи на груди, подкованные гвоздями сапоги, стальные каски с двуглавым орлом. Среди этих «завоевателей» затесался местный — пропахший самогоном, в черной форме полицая, с белой нарукавной повязкой, продавший родину, потерявший совесть и собственное достоинство. Каратели вламываются в дом, грубо отталкивая женщину с крохотной — испуганной спросонья — дочуркой на руках. Удар прикладом и — селянка падает наземь. Рука с закатанным рукавом передергивает затвор. Крик маленькой девочки. Автоматная очередь. Беленькие растрепанные кудряшки на детской головке, неподвижно лежащей у ног палачей. Уже никто не плачет, не стонет, не кричит. Лишь снова слышен ненавистный говор. Через минуту языки пламени жадно лижут соломенную крышу хатки. Сидящий под печкой Ванька, душась от дыма и рыданий, пытается выкарабкаться из горящего дома. Он чудом спасется, выживет, но это страшная ночь, эти голоса, эти перекошенные от злобы лица извергов навсегда врежутся в его память, оставив неизгладимый след в сердце. Главный образ фильма — это образ памяти. Памяти, не дающей спокойно спать тихому жителю в мирное время. Такова природа человека. Вроде и забывается многое, но потрясения — особенно, детские — могут решить дальнейшую судьбу. Под закадровый монолог, произносимый мягким баритоном главного героя, из темноты вырисовывается хлопчик в кепчонке, открывающий ставни и взмахом руки манящий к себе. Фильм разбавляется флэшбэками, из которых мы и узнаем ту страшную войну, навсегда оставившую след в душе мальца. И важно даже не то, что режиссер стремится показать, а то, о чем он хочет рассказать устами персонажа. Вот почему здесь стоит вслушаться в исповедь Ивана. Он не просто делится воспоминаниями со зрителями, он размышляет, задает вопросы. Ранимость детской души очень трогательно передана в фильме. Вот девочка умоляюще просит карателя не убивать ее. И это всхлипывание девчушки, ее голос где-то за кадром, жалобно произносящий: «Дяденька, родненький, не стреляйте!», а в кадре — дуло немецкого автомата. Или вот крупный план спрятавшегося Иваньки: камера выхватывает из темноты глаза, полные надежды, что удастся выжить ему и всем его родным. И здесь же в противовес — перекошенное от злобы лицо полицая, поливающего свинцовым дождем из автомата лаз под печкой. Мы видим его искривленную усмешку глазами Ивана, вжавшегося от ужаса в землю. На пепелище души редко вырастают цветы и не хочет Иван прощать, непонятно ему, как по белу свету ходит мучитель, а его дочь не может понять его самого. Ведь вокруг мир, столько солнца, все веселятся и танцуют и мечтают о модных джинсах, которые он по своей деревенской простоте «срамом» называет. И пусть он не прав, отстал от времени, но разве можно забыть, как гибли родные, забыть, простить таких вот предателей, которые живы-здоровы и еще Бога вспоминают. Ивана волнует, почему люди перестают помнить, почему они жаждут комфорта не только в материальной — в духовной жизни, он пытается разобраться, можно ли жить с ненавистью в душе, когда просто невыносимо видеть и ощущать близкое присутствие убийцы. Иван не только укоряет людей, существующее положение — он все время недоволен собою. Философская сущность обусловила структуру ленты и такое четкое разделение персонажей-антагонистов: на исключительно положительного — выросший в детдоме сирота, ныне трудолюбивый гражданин — и решительно отрицательного — бывшего полицая, убийцу, отсидевшего большой срок и вернувшегося в родную деревню. Климов, экранизируя повести Адамовича, будет разоблачать фашизм как явление, не щадя киноаудиторию, заставляя ее общаться с историей «глаза в глаза». Пташук же еще не стал — а может не мог — визуализировать страшные зверства карателей и показывать детально расправу над семьей Ивана. Автомат пускает очередь, но лишь отражение в зеркале указывает об этом, погибают люди, но слышны лишь их крики. Здесь нет надрывной натуралистичности, выжигающей душу, как в «Иди и смотри», нет мучительных пыток и сцен повешения, как в «Восхождении». Здесь, по сути, лишь один эмоционально-напряженный эпизод, открывающий трагический мир войны, но к финалу он органически перетекает в кульминационную сцену, разрывающую, словно нить, душевный покой граждан. Пташук не «сдирает кожу», добиваясь потрясения лишь осознанием случившегося. За фасадом истории одного человека режиссер спрятал проблемный вопрос: оправдано ли живут рядом с обычными людьми вчерашние палачи и каратели. Вопрос и впрямь непростой. Весь фильм — мучительное рассуждение. Название же фильма указывает на другой персонаж — на близкого Ивану человека, который и разрешит эту коллизию, которая казалась неразрешимой. «Возьму твою боль» — крик-предупреждение современникам, голос отчаяния, который должен быть услышан. Это помнил герой фильма. Помнили наши отцы и деды. Но вот помним ли мы?