Рецензии. Нью-Йорк, Нью-Йорк
Синекдоха, Нью-Йорк — это талантливое произведение убежденного пессимиста и мизантропа об очевидной бессмысленности человеческого существования. А также о том, что большинство людей — плохие режиссеры своей собственной жизни, абсолютно не способные предложить себе самим сносный ее сценарий и актеров, которые могли бы были бы справиться даже с простыми ролями. Оглянитесь вокруг, уважаемые режиссеры. Проанализируйте ситуацию с актерами, участвующими в постановке пьесы Вашей жизни. Способны ли они воплотить Ваши идеи и Ваш сценарий? А сам сценарий, неужели он кому-то может быть интересен? А может быть, житейские и творческие блуждания главного героя этого фильма наглядно иллюстрируют убожество мышления homo sapiens, пытающегося что-то построить в своей не бесконечной жизни, в то время как на самом деле нет ни прошлого, ни будущего, а лишь «здесь и сейчас»? Интеллектуальный ребус с элементами психоделии от Чарли Кауфмана предназначен для продвинутого зрителя и заставляет задуматься о смысле жизни, в которой важно движение, а частые перемены и повороты абсолютно необходимы для развития сюжета, ведь нельзя играть одну и ту же пьесу до самого конца. «Жизнь — как вождение велосипеда, чтобы сохранять равновесие, ты должен двигаться». Альберт Эйнштейн 9 из 10
Когда «Догвилль» назвали последним фильмом на Земле, я не поняла, что это значит. Конечно, «Догвилль» перетряс все мои молекулы и вновь собрал, но — последний? Это к а к ? Через несколько лет я, не дыша, смотрела «Синекдоху» и думала, что невозможно после этого режиссёру снять что-то ещё, актёру сыграть что-то ещё, а мне как зрителю смотреть что-то ещё. Какое же потрясение я испытала, узнав, что Филип Сеймур Хоффман после этого фильма решил уйти из профессии и даже забрал свои документы типа нашей трудовой книжки. Правда, потом он всё же вернулся к работе. Ненадолго. Пока не ушёл из жизни. Выходит, не привиделась мне запредельная выложенность великого Хоффмана в этом фильме. Желая похвалить актёрскую игру, обычно говорят, что актёр не играет, а живёт в роли. Так вот, Хоффман не живёт в этой роли — он УМИРАЕТ в ней. Его самоотдача достигает уровня прямо-таки самоуничтожения. Наблюдать эдак ленивенько, со стороны, за этим актом самосожжения абсолютно невозможно, даже аморально, и зрительское сопереживание достигает уровня полного отождествления себя с персонажем (или с актёром?). И вот уже нет ни тебя, ни Котара, ни Хоффмана, ни экрана между вами, есть просто жизнь, обнажённая и трепещущая, такая как есть — не слишком-то наполненная великим смыслом, совсем не наполненная великим счастьем, но такая до боли Твоя. Его. Всех. «Ты — Элен». Кауфман добился от нас, чего хотел. А вообще-то, сколько ни говори об этом фильме, всё будет не то, всё топорно и тяжеловесно, потому как слова — порождение разума и к нему же апеллируют. Фильм же этот, являясь подлинным произведением искусства, воздействует не словами, а образами, минуя разум, прямиком на подсознание, то есть на душу. А душа, она субстанция нелогичная, хаотичная, иррациональная, но правду чует. И даже те, кто остались недовольны этим фильмом из-за чрезмерной якобы «чернухи», почувствовали эту правду, но испугались её. Успешно работает на разрушение наших личностей бульварная, дешёвая проповедь имбецильского «позитивчика», заполонившая дамские журналы. Но народом не зря подмечено, что смех без причины — признак дурачины. Пытающиеся сделать из нас радостно кивающих болванчиков «психологи», чей социальный заказ они выполняют? Мы должны быть благодарны фильмам, которые не прячут нас от самих себя, от нашей жизни, а извлекают наружу нашу боль, одиночество и страхи, извлекают бережно и уважительно, давая им право на существование, словно говоря:«Мы понимаем тебя, ты такой не один, мы все разделяем общий удел». Что самое интересное, признанная боль отпускает быстрее, превращаясь из орудия разрушения просто в жизненный опыт, обогащающий нашу личность. Уважайте свои чувства. Смотрите хорошие фильмы. 10 из 10
Возможно, каждый кусочек текста, посвящённого данному фильму, должен начинаться с объяснения слова «Синекдоха», но зрителям никто не мешал учиться в школе чуть тщательнее, а прокатчикам иметь хоть небольшую толику толка и вкуса. Ибо «Нью-Йорк Нью-Йорк» хоть и имеет в себе смысл, однако служит больше поводом к обсуждению, чем отражением ленты. Не секрет, что Чарли Кауфману, как творческой единицы и как создателю произведений, всё же сумевшему поиграть с великой и глобальной понятийностью, поставить процессы в положения героев, я симпатизирую откровенно и неприкрыто. Можно даже называть его одним из самых значительных современников, однако это будет сугубо точечным отношением к сценаристу, но не к режиссёру. В «Синекдохе» мсье Кауфман взял на себя положение творца, визуализируя написанное и дописывая после отснятого, при этом, как ему и полагает, вновь отразив собственные понятия о человеке творчества. Изначально, как принято, было отказано времени и пространству — двум формам материи, объясняющим положение конструкции бытия как такового. Время здесь имеет отрезок, но течёт прерывисто, кусками, возвращаясь назад, смещаясь от пространства к пространству и вновь забегая на несколько шагов вперёд. Однако, при своём вероятностном распределении, оно отображается правильным календарём на внешности героя и его внутреннем состоянии, которое умирает от сцены к сцене, от каждой смерти, которую он проживает и в реальности, и в постановке. В этом заключается движение пространства — здесь точный макет города находится внутри города, а действия повторяются из одного положения, произошедшего в действительности, в положение второе, его копирующее. Иногда между ними происходит продолжающаяся реальность, не имеющая отображения, а когда герои переходят из одного состояния в другое, кажется, что пространство потеряно совсем. Особенно в развязке, где сам главный герой, будучи режиссёром, переходит в разряд персонажа, сотканного по нему же. Эффект достигнут. На самом деле, в этой ленте очень тяжело отделить Кауфмана-сценариста от Кауфмана-режиссёра. Прежде всего, сильнее всего на это влияет отсутствие компактности произведения и разбиение фильма на эпизоды, где иногда видны лишь тени героев. Если с точки зрения текста это можно объяснить задумкой автора, то с точки зрения наблюдения такие полумоменты выглядят недосказанностью камеры. Несомненно, это объясняет грандиозность идеи, её широту, это ещё более старается запутать и так уже сомневающегося зрителя. Однако жизнь героя настолько сера и убога, что чем больше у него действий и контактов с другими персонажами, тем ошибочно кажется, что он пытается жить, хоть жить он абсолютно не намерен. Нет, жизнь то он любит, а вот «жить» для него — глагол, близкий к внутреннему страданию. Многие критикуют ленту не только за её нелинейность и отсутствие установленных столпов развития человека, сколько за безвыходность и гнетущий порядок, демонстрирующий единообразность жизни. Одиночество героя не только происходит в реальности, одиноким выглядит и персонаж, что играет его в параллельной постановке. Умирает и он, подсказывая, даже более убеждая Кэйдена, что жизнь идёт вперёд, минута за минутой, что она не предопределена до тех пор, пока ты сам не распишешься в её финале. И нельзя найти ответы в её доскональном воспроизведении. Олицетворением, ключевым словом для «Синекдохи» является привычное для всех «самокопание». Погружаясь раз за разом в прошлое, реанимируя его с помощью подмены мест и подмены персонажей, воспроизводя его точно в таких, но не искусственных декорациях, невозможно найти определение правильности/ошибочности выбранного направления своей жизни. Возникновение иррациональности в происходящем точно также соотносится с человеком, в пользу его догадок, додумывания происходящих ситуаций, объяснения причин за того, кем ты не являешься и полного отрицания произошедшего. Отсюда и дневник дочери, пополняющийся записями, даже когда её нет, и падающий с татуировки лепесток, и выставки микрокартин, предлагающие присмотреться внимательнее и наконец-то увидеть. Единственное, жаль, что обладая такими тонкими элементами и эпизодами, Чарли Кауфман не смог сделать на них акценты, а предпочёл оставить их лишь в качестве мгновений «культурного шока». Во всём остальном — он вновь описал себя, Человека, обладающего фантазией, тонким мышлением, постоянно находящимся внутри себя самого. Просто обычного стандартного человека, зрителя ли, читателя ли. Решившего задуматься о собственной жизни и заснувшего среди грёз и их же, себе подобных.
Глупые люди с их глупыми стереотипами о поиске смысла жизни, подходящего названия и прочими бытовыми декорациями реальной жизни. «Между застоем и переменами. Вся жизнь, если она конечно реальна, проходит в этот момент». Отнюдь не между прошлым и будущим. Хочется отметить лёгкость при просмотре фильма. Динамика безупречна. Кадр за кадром. Молниеносность. Пожалуй, такого Вы ещё не видели. Главный герой и герои вообще не вызывают каких-либо отрицательных эмоций. Если начнёте, то у Вас появится ощущение включённости в само действо. «Каждый главный герой своего сюжета, каждому нужно воздать должное». В ленте такое количество фишечек. Начиная от того самого горящего дома (просто горящий дом, ничего особенного, даже не задумывайтесь об этом) и заканчивая дневником дочери главного героя, из которого он узнаёт о происходящих с ней событиях (плевать, что живут они в разных странах). «- Я не догоняю Вашу книгу. - Зато она Вас догоняет». Когда Вы в последний раз думали? Нет-нет, не об атрибутике, сохраняющей статус среднего класса, а по-настоящему. Синекдоха отправит Вас на иглу антиздравой и социально неприемлемой внутриличностной мысли. «- У меня всё хорошо. - А я не хочу, чтобы у тебя было всё хорошо». Должен был получиться отзыв, но не здесь и не сейчас. Потому что сегодня, завтра и в прошлую среду времени не существует. И это даже не синтаксическая омонимия, это просто ошибка. Ошибка наткнуться на такую ленту и не посмотреть каждый переменчивый и хаотичный кадр, не услышать каждый безумный и ясный монолог. Мои слова, по меньшей мере, показались Вам сумбурными, а ход повествования странным? Я лишь пыталась передать общую стилистику фильма. И раз Вы дочитали до конца, то Нью-Йорк, Нью-Йорк — это Ваш город.
«What was once before you — an exciting, mysterious future — is now behind you. Lived, understood, disappointing. You realize you are not special. You have struggled into existence, and are now slipping silently out of it. This is everyone`s experience. Every single one. The specifics hardly matter. Everyone`s everyone.» «As the people who adore you stop adoring you — as they die, as they move on, as you shed them; as you shed your beauty, your youth; as the world forgets you; as you recognize your transience; as you begin to lose your characteristics one by one; as you learn there is no-one watching you, and there never was… You think only about driving — not coming from any place, not arriving any place. Just driving, counting off time. Now you are here, at 7:43. Now you are here, at 7:44. Now you are gone.» «Synecdoche, New York», 2008 Чарли Кауфман для меня — человек-загадка. «Признания опасного человека», «Вечное сияние чистого разума», «Быть Джоном Малковичем», «Адаптация» — всё это фильмы, отснятые по его сценариям, которые были просмотрены мной в разные периоды жизни, и ни один из которых я не поняла. Каждая его работа — это что-то очень личное, интимное, выливающееся в порой несуразную картину, смахивающую на абсурд, но зато очень искреннюю. Каждый сценарий — очередная неприкрытая попытка отчаянной неврастенической рефлексии; анализ себя, своего окружения и своей жизни в целом; огромное душевное переживание, доверительно и, кажется, неуверенно, вынесенные на жёсткий суд суровой публики. «Синекдоха, Нью-Йорк» — творение уже более зрелое, серьёзное и вразумительное на мой взгляд. 50-летний сценарист сам выступил режиссёром данной картины. И она стала первой и единственной на сегодняшний день, которую я, кажется, поняла, которую смотрела с удовольствием, и которая мне понравилась! Самое главное, что необходимо сказать: это фильм-аллегория. О чём он? В качестве описания сюжета лучше всего подходит следующая цитата из него: «Кейден Коттор — это мёртвый человек. Он живёт между двумя мирами, между застоем и переменами, время там ведёт себя иначе, хронология нарушена. До недавних пор он отчаянно пытался постичь смысл своего положения, но погрузился в апатию.» Этого достаточно. Это фильм не о сравнении жизни с театром, не об американцах, не о «мире, в котором мы живём», даже не о главном герое или каком-то конкретном человеке, и так же не о жизни/бренности бытия. Сам автор говорит, что фильм о смерти и одиночестве, но не только — он так же о межличностных отношениях. А я вижу так: это фильм о каждом из нас, о том «Я», что у нас внутри, об Иде и Эго. Это наши внутренние конфликты; наши попытки поиска себя, смысла жизни; тщетные попытки обретения осознанного понимания любви и счастья, гармонии. Это эгоизм в его мерзком проявлении, когда в сущности, по правде говоря, осознаёшь ты это или нет, но всё, о чём ты думаешь — это ты сам. Главный герой воссоздал целый мир, целую жизнь, свою, ради себя, ради понимания того, кто он, что он из себя представляет. По сути — воплотил в реальность внутреннее «самокопание», ища попутно утешения и любви, понимания, но на руинах чужих жизней и чувств. В поисках себя он крайне эгоистично подавляет всех вокруг, подминает, подстраивает чужие жизни под свои нужды, оперирует окружающими его людьми словно кукольник марионетками. «- Я всегда смотрел на тебя, но ты не смотрел ни на кого, кроме себя. Так смотри, как я прыгаю. Смотри, как я узнаю, что после смерти ничего нет — не на что смотреть, не за чем следить, нет любви. - Сэми, спускайся! Сэми! Я не прыгнул!.. . Вставай! Я не прыгнул!» И ведь это о каждом из нас. Мы просто не осознаём, но мы все такие. Каждый. Движимые эгоизмом — даже в своих самых альтруистичных желаниях нами руководит эгоизм: «Я ХОЧУ, чтобы он был счастлив (осознаваемое), потому что тогда и мне будет хорошо (не осознаваемое, корень, первостепенное)». Стремясь удовлетворить собственные нужды мы готовы рушить всё вокруг, словно тараны, не видящие ничего, кроме цели, обуреваемые желанием достичь её: мы не думаем об окружающих нас людях, о том, что у них тоже есть чувства, что они так же ранимы, как и мы сами, у них свои жизни, свои потребности и желания. Во истину: «Ни один из этих людей не является статистом, каждый из них — главный герой своего собственного сюжета, каждому нужно воздать должное.» Нельзя не заметить присутствующую в фильме идею одиночества. Но она не центральная, а скорее сопровождающая (что более, чем логично и ясно). А почему? А потому, что это не то одиночество, которое обычно приходит в голову, когда слышишь это слово. Да, главный герой здесь действительно одинокий человек — живёт один, ни жены, ни детей нет (они есть фактически, но в его жизни не присутствуют) и выйти на откровенный разговор «по душам» вообще-то не с кем. Но это, опять же, аллегория. В «подкорке», если видеть дальше, глубже, то здесь это более философское, экзистенциальное понятие. Объясняю. Эта картина — персональное переживание личности. Потому здесь очевидна мысль о том, что каждый из нас одинок с момента рождения и всю жизнь, а особенно в старости и в момент смерти. Мы окружены людьми, но замкнуты в теле, душой, мозгом, сознанием наедине с собой. Мы можем поделиться своими мыслями и чувствами, но даже если их поймут, всё равно они только наши; никто их за нас не переживёт, не прочувствует, нас могут максимум поддержать, помочь, вдохновить, но это внешнее воздействие. Сложно облекать в словесную оболочку свои ощущения. Этот фильм нужно посмотреть. Он наталкивает на потребность порассуждать. Он напоминает реквием. Но этот фильм не для каждого. Я не отнесла бы его к тем, после просмотра которых человек меняет точку зрения на какие-то вещи, переоценивает ценности, меняет систему координат. Он для таких же, как я (и более отпетых)), любителей психоанализа. Прекрасное музыкальное сопровождение — не навязчивое, незаметное, но определённо делающее своё дело. Игра актёров не вызывает ни придирок, ни нареканий. То же можно сказать о режиссёрской и операторской работах — всё как нельзя лучше. И фильм расходится на цитаты, а это хороший показатель. А ещё он своей атмосферой очень похож на «Бёрдмэна» и некоторые из работ братьев Коэнов.
Это кино противопоказано всем жизнерадостным людям. Зато очень подойдет тем, у кого жизнь -дерьмо. или тем, кто считает, что его жизнь-дерьмо. Или творческим людям, у которых эти два качества обычно совпадают. Фильм классно поставлен, приправлен щепоткой абсурда и подан в довольно мрачном виде. Но это скрашивается 2 аспектами: 1) черным юмором 2) правдой в принципе это можно назвать арт-хаусом. В хорошем смысле этого слова. В плохом смысле — это хрень, куда засунули другую хрень с претензией на Мысль, и все это для того, чтобы выпендриться. Получается такая мастурбация мозга. Но это кино смотреть стоит. Даже обязательно. Рецензия взята с моего блога.
Кино длинное. Нудное, чисто по-американски снятое. Нудное оно, особенно для Кауфмана, который наконец решил не ограничиваться сценарием, но и встал у руля всего проекта. Фильм сильно производственный, и похоже на то, многие сцены и моменты приходили к автору уже по ходу съемок. Тем не менее, распинаться тут нечего — смотреть надо, но далеко не всем. Я бы советовал смотреть его тем людям, которые (внимание!) считают себя творческими (а не тем, кто ими является) — это фильм о рождении мысли и её воплощении. Что до меня, я увидел в этом фильме скорее большую метафору, метафору того, что творец никогда не должен даже пытаться показывать жизнь, как она есть. Для этого есть сама жизнь.
Есть тонкая грань между гениальностью и безумством. В фильме «Synecdoche, New York» эта грань совершенно стерта, собрав в себя все самое лучшее от обеих сторон. Я надеялась посмотреть спокойное, приятное кино перед сном, а в итоге, не могу заснуть уже 3 часа. Я забыла, кто такой Чарли Кауфман. Этот фильм просто взорвал мой мозг и я как заядлый мазохист нахожусь просто в эйфории от всего этого… (Я объясню, почему неприятное и неспокойное — потому что видишь правду, видишь себя, потому что голое, неприкрытое, откровенное…) В общем, вот мои размышления об этом творении… «Я одинок, даже когда вокруг толпа». Многим знакома эта фраза. Многие так любят эту фразу. А что скрывается за ней? Непонимание других? Или непонимание самого себя? Кейден Котард на половине своего жизненного пути замечает, что вся его жизнь проходит мимо него. Все не так, все не то. «Где же все то, в чем я так нуждаюсь?». Он решает поставить спектакль, в точности повторяющий его собственную жизнь. Чтобы разобраться в себе, обнадежить себя, убедиться, что не все потеряно. Возможно, даже выяснить, где он сделал ошибку.. Узнать, когда все пошло не так? Но проходит много лет, он работает над тем же самым спектаклем, постоянно, меняя то сценарий, то декорации, то людей… то добавляя, то убирая их.. Он меняет женщин, жен, меняет все вокруг себя, но ничего не меняется внутри него. Он пытается начать жить заново, но нельзя начать новую жизнь не умерев, ее можно только изменить, прилагая нечеловеческие усилия. И начинать нужно с самого себя. Он нанимает актеров на роли реальных людей из его жизни, находит актера, который играет его. И у персонажей тоже есть актеры, которые играют их в написанной якобы ими пьесе и так до бесконечности… Загнанный в эту замкнутую бесконечность, он постепенно теряет себя, все глубже погружаясь только в собственный мир. Он строит целый город, но воплощающий лишь его жизнь, не видя ничего вокруг… «В этом мире нет статистов, каждый играет свою главную роль». В какой-то момент, появляется надежда, он оглядывается, чтобы УВИДЕТЬ, но даже на это его побуждает лишь ревность. У него появляется надежда на счастье, но это счастье ускользает, не успев появиться.. Он вновь возвращается в самое начало. «Весь спектакль будет показан как один день. День накануне твоей смерти. Это был самый счастливый день в жизни. Так я смогу переживать его без конца». Финальный монолог — тысячу раз пересказанная мудрость, но которая никогда не перестанет быть актуальной. Фильм сложный. Сложно собрать все мысли. Но одновременно, он гениально прост. Я до сих пор пытаюсь понять его до конца. Советую посмотреть всем… Особенно, тем, кому нравится творчество мистера Кауфмана) «Большую часть времени мы проводим мертвыми или еще нерожденными. А когда живем — годами можем ждать телефонного звонка или письма или чего-то взгляда, который бы все поправил». 9 из 10
Филип Сеймур Хоффман считается сейчас одним из лучших американских актёров (пару лет назад он получил «Оскара» за роль Трумена Капоте в фильме Беннетта Миллера), хотя роли играет довольно однообразные. Привычное амплуа Хоффмана — это одинокий, страдающий человек, одержимый всевозможными комплексами и часто с гомосексуальными наклонностями. Если Хоффман играет роль второго плана, то фильм от этого сильно выигрывает — достаточно вспомнить «Талантливого мистера Рипли» или «Большого Лебовского», но если ему доверяют главную роль, то, как правило, получается тоскливое, депрессивное и довольно неприятное кино. Так что будьте готовы к тому, что на протяжении всего фильма Хоффман будет страдать, плакать, кривить лицо и копаться в своём дерьме (в прямом и переносном смысле), а мы должны будем ему сочувствовать. Кэйден Котар, театральный режиссёр, которого играет Хоффман, конечно, заслуживает сочувствия. Он страдает от множества болезней, в том числе деликатных, и ужасно одинок. Жена бросает его и уезжает в Берлин, прихватив с собой его единственную дочь. Но ведь на самом деле это очень лёгкий путь — давайте начнём массово снимать фильмы о неизлечимо больных людях и показывать в режиме реального времени их последние часы. Просто не всегда приятно смотреть на то, как корчатся в предсмертных муках в общем-то здоровые, богатые и успешные актёры, когда это повсеместно происходит в реальной жизни — буквально за соседней стенкой. Я, конечно, не любитель лакированных фильмов, вроде «Одиннадцати друзей Оушена» или «Мистера и миссис Смит», и понятно, что киношные герои должны время от времени страдать и умирать, но и в другую крайность впадать не нужно. Мне хотелось посмотреть этот фильм, в первую очередь, из-за Чарли Кауфмана. Это его режиссёрский дебют, но он известен как сценарист таких фильмов, как «Адаптация», «Быть Джоном Малковичем» и «Вечное сияние чистого разума». Визитная карточка Кауфмана — это смешение реальности и воображения, и этот фильм исключением не стал. Котар начинает ставить грандиозный спектакль о своей собственной жизни, выстраивает декорации, копирующие интерьер его квартиры и квартир его женщин, и заселяет съёмочную площадку двойниками реальных людей. Потом появляются двойники двойников и так далее — по нарастающей, пока жизнь Котара и его спектакль не сливаются в единое целое. Один неприятный тип по имени Сэмми играет самого Котара. На кастинге он признаётся в том, что маниакально следил за Котаром на протяжении многих лет, и знает его как самого себя. Так что теперь у Кэйдена появляется ещё одна проблема — Сэмми начинает замещать его не только на съёмках, но и в реальной жизни. Короче говоря, Кауфман есть Кауфман и в сценарии немало нетривиальных сюжетных ходов, но все они тонут, как в болоте, в депрессивной и я бы даже сказал жизненавистнической атмосфере фильма. Кстати, во время просмотра меня сильно удивила фраза одного из героев о том, что в мире аж 13 миллионов людей, но в Интернете этому нашлось любопытное объяснение. Оказывается, что практически весь фильм — это сон, который одновременно видит множество людей. Когда человек просыпается в реальной жизни, во сне он умирает — отсюда такое большое количество смертей в фильме и непонятная фраза насчёт тринадцати миллионов. Между прочим, в конце фильма Кэйден видит на стене нарисованные мелом часы, которые показывают 7:45, и именно в это время он просыпается в начале фильма. Но, во-первых, тем, что фильм оборачивается сном, никого не удивишь — это уже неоригинально. А во-вторых, если это сон, то тем более к чему такой трагизм? 4 из 10
Один из последних фильмов фантастического артиста Филипа Сеймура Хоффмана, удивительного человека, не самого красивого или хотя бы симпатичного, но потрясающе талантливого актёра. Написана и снята лента Чарли Кауфманом, сценаристом «Вечного сияния чистого разума» (еще один фильм со сложным названием, но об этом в другой раз, может быть), «Быть Джоном Малковичем», «Адаптации». Отличнейшая сценарная составляющая у всех этих фильмов, запутанные линии, неожиданные твисты. И тут Чарли решил новый текст сам адаптировать для киноэкрана. Конечно, тут не всё так просто. Кейден Котар (Филип Сеймур Хоффман), театральный режиссер, ставит непримечательные спектакли в городе Синектеди, штат Нью-Йорк (тут фишка с английским прочтением, понятно, почему прокатчики вымарали сложное слово, может, хоть кто-то случайно на фильм попал). Слишком много глупых декораций, актёры переигрывают. Тем не менее, пресса к нему благосклонна. Тем временем его жена, художница, работающая над микрокартинами, окончательно разочаровывается в муже и уезжает в Берлин вместе с его дочерью, пытаясь не контактировать с мужем. Тут Котару неожиданно дают премию Макартура (500000$ в течение 5 лет поквартально), и он решает поставить нечто масштабное. Покупается гигантский обветшалый склад, и в нем строится модель мира, в котором Кейден живёт. Его самого играет человек, следивший за ним двадцать лет. Вот еще одна, прекрасно же! Вот еще один, прекрасно же! Жизнь Котара — сущий ад, его дочь в Берлине, и с ней всё по-настоящему плохо. Отношения вообще ни с кем не клеятся, и по его вине. Дико неуверенный в себе и том, что он делает, он тем не менее берется за, возможно, грандиознейшую постановку в истории человечества. Это очень похоже и на сам фильм, на самом деле. Деконструкция всего, что можно было бы ожидать от независимой драмы (с бюджетом в 20 миллионов, угу). Невероятный спектакль, в котором подменяется понятие постановки жизнью, где статисты проживают свою жизнь на работе, где режиссер следит за тем, как актер, играющий режиссера, следит за репетицией постановки в постановке, и так далее. Конечно, идея фантастическая, но за ней должен следовать какой-то сюжет, реализуемый в рамках невероятной модели. И он тут есть, ох, в этом всё дело. Кажется, что сценарист вложил в текст все свои жизненные проблемы, что могли бы вообще прийти в голову. Фильм и о сорокалетии, и о детях, и о жёнах, и психосоматических болезнях, и о Юнговской философии, и о чём только не. Правда, есть небольшая разница, когда ты замечаешь отсылки для своих, оставленные украдкой, и когда вся лента состоит только из таких отсылок и их бесконечного взаимодействия. Любовница героя покупает горящий дом, который горит на протяжении всего фильма. Неслучайная фамилия главного героя (депрессивный бред в сочетании с идеями громадности, угу). В каждом месте фильма требуется сноска, что же имелось в виду. Каждая реплика наверняка означает совсем не то, что вы подумали. Раз фильм создан не для того, чтобы стать понятым зрителем (его и не поняли, сборы в двадцать процентов от бюджета же), то зачем тогда? Умное авторское кино несет в себе замысел создателя. У этого кино такой замысел, что, кроме создателя, он не ясен никому. Остается смотреть на мелкие детали, интересные, бросающиеся в глаза. Например, фишки, связанные с полностью описываемой жизнью героя. То, как его постепенно заменяют как в спектакле, так и вообще (не знаю, можно ли говорить тут о разнице). Как все вокруг начинают умирать (прямо вот все, не ищите спойлера). Как Котар начинает выдумывать свои болезни и пить таблетки горстями. И это было бы хорошо, если бы к концу, совсем уже ничего не понимая, я бы не начал спрашивать себя: «Почему я это всё еще смотрю?»
Когда сценарные заслуги Чарли Кауфмана перед кинематографическим миром получили признание в виде Оскара за «Вечное сияние чистого разума», стало совершенно очевидно, что пришло время двигаться куда-то ещё. Разумеется, куда-то ещё — значило, в самостоятельную режиссуру, ведь кто еще сумеет раскрыть весь потенциал сценария, как не сам умелый сценарист. Так и появился «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — первый и последний на данный момент режиссерский опыт стареющего Кауфмана. Фильм есть рассказ о неудовлетворенном своей жизнью успешном постановщике, задумавшем, однако, поставить что-то действительно настоящее и великое. Настоящее и великое потому, что правдивое. «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — это что-то из разряда космического. Примерно оттуда же, откуда творчество Тома Йорка. Тут чем быстрее попытаться перестать понимать каждую деталь, откреститься от осмысления всего и вся здесь и сейчас, тем лучше, тем больше удастся схватить. А схватывать есть что, ведь теперь Вселенную, существующую в голове у Чарли Кауфмана, некому засунуть в маленький пластмассовый калейдоскопчик, взяв для этого необходимый минимум. Здесь на поверхность вырвалось всё невысказанное, недосказанное, всё, что умалчивалось Кауфманом до сего момента. Главный мотив картины рассмотреть легко — одиночество, но при этом сказать, что фильм исключительно о нём одном — да ни в коем случае. Навряд ли вообще возможно утверждать, что «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — это о чём-то конкретном и единственном. О любви? Ну, конечно, это картина о любви. О творце, о феномене озарения? Безусловно, именно о них. О смерти? Да, о чём же ещё! О гуманизме, человеколюбии? Естественно. Но разве ж это всё?! Кауфман поднял огромное множество тем, безвозмездно отдал зрителю невероятное количество мыслей и эмоций разной степени огранённости. Если в чём его и можно обвинить, так разве что, пожалуй, в том, что режиссёру хотелось сказать очень много. И привело это к тому, что бесконечный и, во многом, хаотичный поток мыслей, символов, знаков, намёков просто ставит зрителя перед фактом своего существования, и кто-то в данной ситуации, вне сомнения, заключит: фильм перенасыщен и перенасыщен с ухудшением качества. Однако в данном случае обвинять в этом «Нью-Йорк, Нью-Йорк», в общем-то, то же самое, что обвинять в низкокачественной перенасыщенности звёздами ясное ночное небо над городом. Да, здесь и правда много звёзд, ты их не сможешь посчитать, они не составляют упорядоченную систему. Но это же звёзды, черт тебя побери. Просто насладись этим зрелищем во всем его великолепии. Наверное, самое лучшее, что есть у этой картины — полная и абсолютная непостижимость. И если отойти от конкретных идей и мыслей, и посмотреть на «Нью-Йорк, Нью-Йорк» в общем, то получится совершенно удивительная вещь. В самом начале это фильм кристально простой и понятный, дальше все более и более мутный, сомнительный в своем развитии. В его течение человек пытается выстроить, придумать, захотеть отдельный мир, где будет исключительно жесткая и бескомпромиссная правда, где больше ничего не нужно; разумеется, его попытки малоуспешны. Время бежит так, что не успеешь даже оглянуться, а уже стал стариком. Какие-то ситуации, поступки, вещи здесь абсолютно понятны, какие-то — понятны гораздо меньше, а некоторые кажутся абсолютно бессмысленными. Любовь и разлука, комедия и трагедия, простейшая очевидность и непредсказуемая алогичность. Чарли Кауфман попал в яблочко. «Synecdoche, New York», именно так фильм зовётся в оригинале — самая настоящая синекдоха окружающего нас мира, всей жизни со всеми изъянами, трещинками, совершенством и несовершенством, со всем тем, что входит в её структуру и так или иначе проявляется. Собственно, именно об этом и есть этот скромный, неприметный с виду двухчасовой фильм. Но разве ж это всё?…
Все слова и мысли — ниже пояса. С первых кадров фильма «какашки, месячные, члены, вагины…» на фоне повальной смертности всех персонажей, за исключением двух главных героев. «… Я теперь знаю, как надо ставить пьесу!»- резюмирует главный герой в конце фильма. Сгусток мерзости от создателя гениального «Быть Джоном Малковичем». «Нью-Йорк, Нью-Йорк» с таким же успехом мог быть назван «Москва, Москва», «Токио, Токио» и прочими мегаполисами, способствующими сведению человека с ума. Возникает вопрос почему для такой темы, как одиночество, выбраны такие инструменты раскрытия (темы), как то: какашки (зеляные, жёлтые, серые- это лишь то, что запомнилось), все возможные половые органы, виды секса, слюни во время еды, множество медицинских диагнозов, морги, кладбища, смерти, самоубийста и прочее дерьмо? Не являясь поклонницей «Американских пирогов», хочу провести параллель с «Нью-Йорк, Нью-Йорк». Это hard версия, с, типа, смысловой нагрузкой.
Вот ведь… Все-таки села писать о «Нью-Йорке» Кауфмана, зная, что все равно ничего не получится. Разве что несколько путаных наблюдений, страхов, не к месту сказанных слов. Километры увиденного и непонятого. Дневниковый сумбур. В общем-то, и фильм о том, что в жизни никогда и ничего не получится. Тем более, как хочется. В том числе жить. Но рассказано об этом не тоном депрессивной прохладцы, а мудрой и почему-то согревающей тоски. Как будто Кауфман придумал и снял все это «после жизни и смерти// умудренный вдвойне», опробовавший экзистенцию и по ту, и по эту сторону в самом концентрированном виде. Я раньше не задумывалась, что человечья тоска может быть органичной (как дыхание), уверенной (как позиция), взвешенной (как жизненный выбор), действенной (как поступок), стимулирующей думать, идти, жить. Что она может быть целью творчества, общения, любви. И их условием. Ну, то есть я читала о тоске у Бердяева, Хайдеггера… Удивлялась тому, как спокойно Бродский отождествляет скуку, тоску и время… И знала, да, что тоска — одна из самых сильных тем литературы (и искусства вообще). Одна из главных точек отсчета (и возврата) философии. А этот фильм задал мне вопрос неожиданный. Возможна ли полноценная жизнь без тоски? Религиозный человек тоскует по вечности, романтик — по второй половинке, поэт — по красоте, философ — по идеалу, мистик — по неизвестному… Тоска, в отличие от скуки (которая есть скорее зуд, а не боль), одухотворяет. И даже тянет (а кого-то приводит) к высшему. Чарли Кауфман, безусловно, певец тоски, т. е. высокой, творческой, травмо-целительной ее сути. Тоска — не оформившееся в план, мысль или слово, трудноуловимое, но неотступное желание чего-то… Большего? Другого? Иного? Тяга. Зов. Ожидание. Лучший выход, который «всегда насквозь». Выход из ненастоящего. Вера/доверие боли (причем не только своей). Что-то знакомое каждому, что-то всеобщее. Настоящие страдание, боль, тоску, одиночество (по Кауфману, видимо, самые правдивые эмоции в нашей жизни) мы все способны испытать лишь осознав бессмысленность, тщетность, бренность всего окружающего. Так что, выходит, бессмыслица и есть настоящее. В Кауфмане бьется хармсово сердце, не иначе! Мужественный абсурд — вот что гонит кровь его фильма по всем этим сложносочиненным декорациям города-синекдохи, города бездомных, бездольных, одиноких… Города этого, если вдуматься, нет. Он прием литератора-режиссера. Часть от целого. Целое от части. Он эфемерен, как заблуждение каждого считающего себя создателем (хозяином, режиссером) мира. И стоек и вечен, как пустота. И замкнут и безвыходен, как нарисованный на кирпичной стене круг циферблата, чьи стрелки никогда не дотянутся до восьми, но будут вечно стремиться к восьмерке бесконечности. Главное удивление от фильма: чем больше погружается герой (режиссер нескончаемого спектакля Котар (Филипп Сеймур Хоффман)) в суету, эфемерность, ненастоящее, чем болезненнее его замысел (выдумка) срастается с его жизнью, тем больше чувство, что все это не обман, а без каких-либо оговорок правда жизни. «Что хорошо в скуке, тоске и чувстве бессмысленности вашего собственного или всех остальных существований — что это не обман» (И. Бродский). Думаю, Кауфман бы подписался. Как и под тем, что вся жизнь — это лишь подготовка к спектаклю, а смерть настигает именно тогда, когда приходит наконец идея, как же его надо на самом деле назвать, поставить, сыграть. Прожить… «Ваша сцена окончена. Прошу вас, покиньте сцену». В саркастической улыбке Кауфмана нет самомнения и мании величия. Напротив, чувство малости, тщетности, неумения жить, непонимания окружающего; оно честнее самолюбования (и, если следовать его логике, честнее ОПТИМИЗМА веры и надежды). …Искусственный дождь льет над искусственной (сценической) могилой. Играющий роль священника произносит речь над ее пока разомкнутыми объятьями. Она звучит — и наступает предельная ясность (со словами это бывает редко, тем более с переведенными). И уже не тяготят жуткие хитросплетения судеб, путаница событий и имен, застоев и перемен, дат, миров, как минимум двоящихся (экзистенция и жизнь, реальность и литература, слепок и оригинал, симулякр и настоящее, тюрьма и свобода, бред и явь, смех или слезы…). Она звучит: «Вы видите десятую часть правды… Миллионы ниточек тянутся от каждого вашего решения. Каждый раз, делая выбор, вы можете разрушить вашу жизнь… Мир живет миллиарды лет, большую часть времени вы мертвы или еще не родились. У вас есть одна попытка. Судьбу вы творите сами… Родившись, живете в тщетном ожидании, годами ждете звонка, письма, взгляда, который должен что-то исправить… Но не дождетесь, или дождетесь, но не того… Вы тратите время на пустые сомнения и пустейшие надежды. На то, что произойдет что-то хорошее, что вы обретете связь с миром, станете хорошим человеком, что будете кем-то любимы… А правда в том, что я так зол, что мне охренительно грустно, что мне так хреново… И я так долго притворялся, что все хорошо, держал себя в форме…чтобы… сам не знаю почему, может потому, что никто не хочет слышать о моих бедах. Всем хватает своих. Что ж… Идите все на… Аминь» Да! Кауфман прежде всего литератор. Он превозносит слова. Он не может обойтись без них даже там, где все должно сказать молчание. Он не умеет ставить точки безмолвием. Он даже время отмеряет словами. Ему надо сказать все-все-все. В том числе «умри!» в финале, даже смерть сделав словесной, читаемой. «Восхитительное, загадочное будущее, которое было перед тобой, прожито, понято, не оправдало надежд. Ты понимаешь, что в тебе нет ничего особенного, ты боролся за существование, а теперь украдкой ускользаешь из него. Через это проходят все, все до единого. Различия почти ничего не значат. Все вокруг одинаковы — ты, Адель, и Хейзер, и Клэр, и Олив, и Элен, все ее ничтожные печали — твои, ее одиночество, тонкие седые волосы, шершавые красные руки… все твое! Пришла пора понять это… Люди, любившие тебя, перестают тебя любить, умирают, движутся далее, ты теряешь их, теряешь свою красоту, молодость… Мир забывает тебя. Ты осознаешь свою бренность, теряешь все свои отличительные черты. Понимаешь, что никто не следит за тобой, и никогда не следил. Ты думаешь только о том, чтобы ехать ниоткуда и никуда, просто ехать… вот ты здесь (7:43), а теперь ты здесь (7:44)… А теперь ты нигде!» Вот такое вот окно в бесконечность… Но больше всего поражает в Кауфмане (и его герое Кейдене Котаре — бесспорном alter ego) — любовь без веры и надежды, еще одна синекдоха, отрезанная от целого, кровоточащая, но все же живая…
Главная сложность фильма, что его физически неудобно смотреть. Приходится постоянно прерываться, чтобы покурить, выпить кофе, попытаться осмыслить очередной фрагмент или вставленную режиссером в сценарий явно автобиографическую виньетку, плюнуть, поняв, что все-равно толком ничего не поймешь и снять кино с паузы, чтобы с трудом поглотить еще десять-пятнадцать минут экранного времени. В какие-то моменты ловишь себя на мысли, желании просто выключить «Синекдоху», пусть автор остается сам с собой, наедине с перлами своего разума, но как-то неудобно, таки Чарли Кауфман, вдруг ближе к концу мелькнет сермяжная правда жизни и два часа окажутся долгой дорогой к гениально раскрытому финалу. Тем сильнее наступает разочарование в конце. Персонаж Хоффмана физически и ментально неприятен, разлагающееся под ворохом всех мыслимых и немыслимых болезней тело, погрязший в пустой бездне саморефлексии разум, распадающаяся, как у библейского Иова жизнь. Даже чудесный, неожиданным образом появившийся грант идет не в помощь, а наоборот тянет его еще глубже, к печально-неизбежному концу. Следить за тысячей намеков, наметок, рассыпавшихся мелким бисером по тексту, нереально. Для этого надо быть самим Кауфманом, или психоаналитиком Кауфмана, или той неведомой частью подсознания Кауфмана, которая надиктовывает ему такие сюжеты. Может быть такой сценарий написал бы легендарный Бартон Финк Коэнов, но там текст зарубил злобный продюсер. Жаль, что здесь такового не нашлось. Не только не нашлось, но и какая-то сила толкнула Кауфмана в режиссерское кресло, дала ему бюджет и актеров и намекнула, что дело получится. Создается впечатление, что Кауфман нашел способ заснуть на пару месяцев и параллельно записывать приходящие к нему в дурных снах рефлексии, мысли, смятые и сугубо автобиографичные, а потом в том же беспорядке, как они снились воплотил все на экране. Бессмысленные сны Кауфмана отражаются в бессмысленной жизни Хоффмана на экране, которая отражается в бессмысленной громоздко-бесконечной пьесе, которую Хоффман ставит, а пьеса отражается в таком же бессмысленно-громоздом фильме Кауфмана. Кауфман-Хоффман-Хоффман-Кауфман — дурная бесконечность. Не всегда, когда видишь что-то странное и непонятное стоит априори восхищаться, боясь опростоволосится. Иногда стоит признать, что король голый, что сюжет надуман, что монтаж превратил фильм в набор беспорядочных фрагментов, что аллегории странны и не поддаются расшифровке, даже если она есть. Да и надо ли пытаться их понять, стоит ли игра свеч? Не придут ли те немногие, кому это удалось, к полнейшей банальщине — как к ответу? Чем то кино напоминает те нелепые творения современного искусства, которые не раз высмеиваются в фильме, когда отсутствие смысла подменяется запутанностью, громким названием, ажиотажем и вытягивает из критиков похвалы, ведь проще вытянуть какой то смысл, самому его додумать, чем расписаться в том, что ты не понимаешь ничего происходящего. К действительно талантливым фильмам не надо подходить, обложившись критикой и томами сочинений по психоанализу и толкованию образов, как в Синекдохе. Символизм Тарковского можно не понимать, но просто чувствовать его фильмы, Феллини — восторгаться, психологизм Бергмана сопряжен с отличной игрой и режиссурой — даже сложнейшее его кино во многом ясно и профану. Может моя рецензия и получилась гневно-напряженной, но это говорит обида и разочарование, несостоявшиеся надежды получить отличный фильм из рук одного из лучших и оригинальнейших современных авторов.
«Тусклая луна освещает тусклый мир» Вот уж действительно фильм-настроение, очень депрессивное кино, вдобавок откровенно злое. Если в предыдущих своих работах Кауфман немного подтрунивал над своими героями, тот здесь же неприкрыто издевается над беднягой, да так, что Вармердамский «Официант» может спокойно спать. В принципе, ничего нового. Как и в других сценариях автора, главный герой — жалкий маленький человечишка, не желающий (или по какой-то причине не могущий) понять своего счастья, все глубже зарываясь к собственным тараканам. Кстати о тараканах, вот уж где излюбленная тема Чарли и Дональда. Собственно говоря, сабж всегда занимался только тем, что вымещал своих тараканов на бумаге (которая, как известно, стерпит все и всяк), брал учебник по драматургии за авторством Роберта МакКи и оформлял все это мракобесие в пристойный вид (благо, усердное обучение и опыт работы на телевидении позволяют), тем самым вызывая восторг и недоумение одновременно. Но вот в чем обычно заключалась вся загвоздка: запихнув в фильм все что можно (да и чуток свыше), в том числе и множество интересных мыслей, автор не всегда заботился об их развитии, если и вообще понимал их целиком. Народу, по большому счету откровенно по барабану, все равно есть над чем поразмыслить, а критика и без того маленько сходила с ума от такого количества достойных внимания идей. И что удивительно, для своего режиссерского дебюта он подобрал довольно простую историю, с минимумом фантастических элементов, выразительных средств, да и вообще стало заметно меньше выползающих из головы главного героя тараканов, по крайней мере, на первый взгляд. Персонаж Филипа Сеймура Хоффмана здесь самый что ни на есть настоящий нытик, собственноручно испоганивший свою жизнь, но которому, при этом по-настоящему сочувствуешь (во многом благодаря проникновенной игре Хоффмана). При некоторой карикатурности самого характера он уже не кажется марионеткой как герой из «Вечного сияния» и тем более «Быть Джоном Малковичем» (как бы они по-своему не были симпатичны, но характеры действительно деревянные), здесь он — живой человек, одинокий, несчастный и при этом желающий остаться таким на всю жизнь. Люди, по мнению Кауфмана, такие странные существа, что никогда не успокоятся в поиске и создании своих несчастий, желая остаться такими, сами не осознавая этого (а если и осознают, то начинают прикладывать еще больше усилий). Наглядным примером чему и является главный герой фильма. Он, вместо того, чтобы приложить хоть какие-то усилия для своей жизни, лишь еще сильнее загоняет себя в свои же проблемы, все время напоминая себе об их существовании, вместо того чтобы решить их или попросту плюнуть на сам факт их существования (что и сделал главный герой в другой работе автора — «Человеческая натура»). Но не все так просто, герой не просто хочет быть несчастным, ему просто нужно понимание, взамен которому ему предлагают разве что сочувствие и помощь в создании новых проблем, ради чего он придумывает себе новые образы, не умея в них толком ориентироваться, и в итоге окончательно запутавшись.
«Сумасшествие» — всё чаще повторяешь себе по мере того, как жизнь Кедэна Котарда трансформируется самым неожиданным и в то же время закономерным образом. С каждой секундой растет удивление от того, как пребывающие в полном безумии герои, оказывается, вполне адекватны и психически здоровы, и более того самыми что ни на есть живыми, настоящими людьми. Из поначалу нашего повседневного мира, мир на экране превращается в некий особенный, в котором можно запросто поселиться в полыхающем доме и найти в его подвале мужа. Не нашедший себя к кризису среднего возраста герой берется за дело всей своей жизни, решая сотворить нечто грандиозное, спектакль, каких не было. За основу он берет повседневность, жизнь свою и жизни близких. Он увлекается, и не заметно для него растут масштабы проекта. Кедэн не поспевает за временем, как, собственно, и зритель. И так же, как пролетают наши жизни, в синекдохе летят жизни Кедана и Хэйзел, целого мира. Они полны, как и наши, пустых сожалений и упущенных возможностей. Идея, как и целый город в павильоне, разрастается до вселенских масштабов. Происходит процесс, обратный нашей жизни — игра превращается в жизнь (ведь наша жизнь и так игра). Спектакль становится жизнью, и его уже нет необходимости кому-то демонстрировать. Происходящее становится синекдохой к целой жизни, «Нью-Йорк в Павильоне» — синекдохой к собственно Нью-Йорку. И вот приходит и твой черед быть замененным. Твоя жизнь должна быть сыграна и не раз. Прыжок с крыши и удушье от повседневности, лепесток розы, упавший с руки и никогда не существовавшая жизнь становится твоей. Теперь так же как ты некогда руководил действом, теперь уже руководят тобой, указывая, о чем думать и когда подтираться. И вот на Земле внезапно живет целых 13 миллионов человек, а лифты перестают ходить, и ты бредешь по пепелищу, ведомый речью, как оказывается гениальной писательницы. И за секунду до того, как ты поймешь, что же всё это значит и как с этим быть, ты услышишь ту команду от режиссера, что есть синекдохой к самой Костлявой. Фильм в итоге превращается в эдакое «Шоу Трумана» наоборот, дающее перспективу количества вложенных реальностей куда большую чем в невообразимом «Начале». И неожиданная исповедь священника на сыгранных похоронах звучит эхом в бесконечном павильоне-синекдохе. Гениальный Филипп-Сеймур Хоффман и блистательная Саманта Мортон делают режиссерский проект гениального сценариста Чарли Кауфмана таким, каким прочувствовал его я. Это больше чем фильм, это целый грустный мир, явившийся самой сутью Синекдохи, так и не произнесенной сутью самой жизни. 10 из 10
Если жаждете море позитива от этого фильма, как от комедии, это кино не для вас. Мы не сможем создать жизнь такую, какую нам хочется в точности, даже в уменьшенной версии. С самого начала режиссёр пытается привнести долю комичности в фильм и, казалось бы, счастливую жизнь героя. На протяжении всей картины мы наблюдаем его постепенное угасание, плавное превращение в одинокого человека, потерю самого себя. Герой и его действия близки по сути большинству людей. Они кажутся обычными. Но не так в жизни Кейдена все очевидно. Линия спектакля главного героя помогает увидеть его изнутри. Она как кусочек торта, который, если отрезать и взять, то будет видна начинка всего торта целиком. Так постановщик грандиозного представления раскрывает самого себя. Но он не ведет двойную жизнь как это обычно бывает в подобных фильмах.(В реальности бывает все ужасно, а в вымышленном мире все отлично. Вспомнился фильм «Ванильное небо» о параллельных жизнях.) В фильме Кауфмана привлекает то, что наоборот герой старается максимально приблизить спектакль к своей жизни… и в конце-концов сливается с ним в единое целое. Филип Сеймур Хоффман убедительно сыграл, дважды вжился в роль. 8 из 10
Несмотря на почти маниакальное желание режиссера и сценариста Чарли Кауфмана убить своего персонажа в этом фильме, во всем остальном фильм смотрится приятным зрелищем, которое стоит потраченного времени. Тем, кто знаком с творчеством этого человека не нужно говорить, что он любит перевертыши, обманы, хитрости и манипуляции в своих фильмах. Что же он приготовил для искушенного зрителя на этот раз? Ирреальное пространство. Любовь Чарли ко всему несуществующему, но воплощаемому на экране развита сильнейшим образом. От начала и до конца фильма нас будут сопровождать напоминания, что мы смотрим не реальную историю из жизни, а сон одного человека, долгий и подчас мучительный, находящий выход из самого себя только в смерти героя. Когда исчезает последний кадр, ты будто пробуждаешься, тут же силясь вспомнить все, что было в фильме, так же, как пытаешься вспомнить, что было в том ускользающем из памяти сне этой ночью. Отрывок за отрывком припоминаешь очередной поворот. Смотрел телевизор, видя персонажа, которого играет человек с твоим лицом. Переключил канал — мультфильм, но история повторяется, у персонажа рисованное, но твое лицо. Тебя будто преследуют неприятности одна за другой. Прекращается слезо- и слюновыделение. Ты писаешь кровью. Твое дерьмо становится серым на вид. Жена на сеансе психоаналитика говорит, что представляет тебя мертвым. Что еще? Она уходит. Вдруг прошло несколько лет. Для других, а не для тебя. Ты еще не успеваешь осознать столь быстрое ничем не оправданное течение времени. Жизнь продолжает катиться дальше. Та девушка, которая стыдливо посматривала на тебя, теперь игнорирует тебя. Ты пытаешься хоть как-то уцепиться и держать все в своих руках, но ты становишься настолько старым, слабым и немощным, что в конце концов уже кто-то другой начинает принимать за тебя решения. Кто-то становится тобой, а ты становишься кем-то другим. Все ирреально, все нерационально. Тебе приходится извиняться перед своей дочерью за свою псевдо-гомосексуальность. И вдруг голос шепчет «умри». И ты просыпаешься. Может даже в холодном поту после всего пережитого в этом сне, ощупываю все свои члены, насколько они в порядке, ведь ты даже не подозревал раньше, что существуют такие ужасные болезни, которые могут захватить и поработить тебя. Но в том же сне ты успеваешь пожить в вечно горящем доме, получить премию МакАртура, ставить самый честный и правдивый спектакль, имя которому «Жизнь». Получить омоложенную копию своей любимой женщины. Прожить тот самый счастливый день перед ее смертью. Положительных моментов не так много, но ты не отчаиваешься, когда к тебе приближается смерть, хватая тебя за грудки. Ты переносишь это стоически. Так, что все произошедшее с тобой — это лишь то самое худшее, что ты переживаешь во сне, проигрывая всевозможные варианты. Это всего лишь сон, в котором звучит симфония. Сначала вступают актеры. Каждый из них скрипка. Филип Сеймур Хоффман, Мишель Уильямс, Эми Уотсон, Кэтрин Кинер, Дженнифер Ли Льюис. Один из самых сильных женских ансамблей в кино. У каждого есть своя мелодия, которую он обязательно сыграет, когда наступит его очередь. Дальше мы следим за движениями дирижера, который ведет нас через потаенные уголки своего сознания, восхищая и завораживая теми картинами, которые мы и не могли себе представить. Взмах палочки и начинают задавать ритм гримеры, превращающие героев в настоящих стариков, прибавляя им 5, 10, 15, 20 лет. И свой ритм они держат строго и упорно до конца фильма. Вот, наконец-то, хор затягивает одну из песен. Хор, состоящий из множества актеров второго плана и эпизодических появлений. Каждый по своему уникален, а еще более уникальна их совместная «работа голосов в этом хоре». Дирижер последний раз заносит свою палочку. Конец. 8 из 10
По весьма очевидным причинам мне будет очень непросто написать внятную рецензию на этот фильм. Он настолько необычен, что для полного восприятия всех тонкостей этого шедевра мне пришлось пересмотреть его дважды. Часть 1. Первые 35 минут. Как сейчас помню — именно тогда я стал прикидывать, как именно написать эту рецензию. Я был разочарован и даже зол на Кауфмана. И на самого себя, что позволяю себе делать общие выводы до финальных титров. В первую очередь, конечно же я намеревался просто похвалить Кауфмана за дебют в режиссерском кресле. Пусть не такой хороший, как «Вечное сияние чистого разума» но он таки сделал это. Я ждал этот фильм целых два с половиной года и совершенно точно не собирался оплевывать собственные ожидания. Потом конечно же актеры, несколько слов об истории невнятного театрала, чьи проблемы вводят его странное состояние меланхолии, отягченное более странными болезнями, бегством жены с ребенком в Берлин и явление психотерапевта с «Пиписькой» на красивом столе. Но после получения Кейденом гранта я очень быстро поменял свое мнение. Сейчас я без тени сомнения могу утверждать, что это один из самых прекрасных фильмов из целого сонма виденных мною ранее. Часть 2. Отсутствие Вавилона. О да, я действительно упомянул Вавилон. Сейчас я сделаю небольшое отступление. После первых 35 минут в моей голове несколько раз возникало невольное сравнение с романом Ричарда Бротигана «Грезы о Вавилоне». В том маленьком мире главный герой (будучи таким же полным неудачником, как и Кейден) время от времени погружал свое сознание в таинственный Вавилон, в котором он мог быть кем угодно. Фантазия режиссера в некотором смысле предоставила его специально для Кейдена при помощи гранта. Не для воссоздания минувших событий, а для сотворения нечто нового, столь непохожего на нашу рутинную жизнь. И тот же режиссер с большим интересом стал наблюдать за его реакцией. Иными словами — теперь Кейден бог. Толстый, слабый, вечно болеющий и стеснительный, но все же он бог, которому дали свои маленькие чертоги. Постоянно горящий дом, дневник продолжающий следить за мыслями маленькой девочки, ранее упомянутые болезни — все это лишь яркие искры, указывающие на нереальность происходящего. Мы следуем за фантазией безумца, в которой психотерапевт совершенно случайно может появиться в самолете, а странный Сэмми будет следить за цветом вашего стула в течении целых 20 лет. Абсурдность всего происходящего поглощает и именно этот абсурд с невероятным для него терпением приведет каждого к разрушенному при помощи простого времени эпилогу. Он перестает жить. Переживая старые воспоминания при помощи послушных статистов, безропотно следующих за ним и его историей, он хочет лишь убирать одну странную квартиру. Проживать самый счастливый день своей жизни или писать на маленьких бумажках сотни разнообразных ситуаций, проигрывая их после с точностью до последней детали. Раскаяние ли это за слабость, проявленную им при отъезде дочери в Берлин? Забытую вторую девочку с верной статисткой ставшей ему на некоторое время женой? Пыльные надежды на счастливое будущее с билетершей, читавшей «Процесс» Кафки? Я не знаю… Отчасти сам Кауфман ответил на все эти вопросы в своем последнем монологе. Стоит ли смотреть этот фильм? Решать лишь вам, но прошу — постарайтесь выдержать свои собственные 35 минут. В конце останутся лишь руины Нью-Йорка, маленькая комнатка, сны и понимание того, что «Каждый из нас знает, что умрёт. Каждый из нас втайне надеется, что не умрёт».
В век высоких технологий и больших скоростей, где все на бегу, у людей не остается времени и сил на эмоции. Сейчас чувства приходят четко по графику и только строго запланированные: я, например, не плачу на похоронах, но от прекрасной музыки или картины на глаза наворачиваются слезы. Живопись, книги, музыка, кино… О, кино! Все это позволяет нам насладится нашими эмоциями. А этот фильм — чистой воды эмоция. На просмотр любого творения Кауфмана надо сначала решиться, а уж пересмотреть одно из них — точно подвиг. К таким сильным переживаниям не всегда бываешь готов. Но если в остальных его фильмах прослеживается более четкий сюжет, то здесь сами чувства — это сюжет. Автор дает нам пищу для ума, но тут же, очередным иррациональным действием говорит: не стоит сосредотачиваться на поисках ответа, просто смотрите и чувствуйте то, что чувствуют герои на экране. Не останавливаюсь на более подробном разборе, все это есть в других рецензиях. Моя получилась довольно личной, но таков и фильм — очень личное болезненное переживание и, когда решитесь на это, посмотрите обязательно. P. S. Кстати, название великолепное! Не то куцое-официальное, что придумали наши прокатчики, а авторское. Когда герой все мучился поисками названия для своей пьесы так и хотелось вмешаться: «Да вот же оно: «Синекдоха, Нью-Йорк».